Картинка кошка как меня родила какая то кошка

Эта история случилась очень давно, в 60-е годы прошлого столетия. В то время отношение к кошкам было несколько иное, чем сейчас: люди не «заморачивались», чем кормить (кормов для котов тогда ещё не было), кастрация, а уж тем более стерилизация, не практиковались. Тогда же повсеместно бытовало мнение, что котам абсолютно всё равно кто их хозяин, считалось, что котики привязаны исключительно к дому, поэтому если люди переезжали жить в другое место, котов с собой они не брали, а передавали новым жильцам «по наследству».

Именно так появилась Мурка в нашей семье, как часть ведомственного жилья барачного типа. Прежняя хозяйка кошки со слезами на глазах упрашивала мою маму не гнать Мурочку и заботиться о ней, говорила, что это не просто кошка, а самый настоящий человек, только в звериной шкуре.

Мои личные воспоминания о Мурке весьма избирательные и обрывочные (это период моей жизни до 7 лет), всё, ниже изложенное – в большинстве из рассказа мамы.

Мурка была самой обычной беспородной кошечкой чёрно-белого цвета, единственное, что в ней было примечательно, так это её глаза: большие, миндалевидные по форме, насыщенного изумрудного цвета, казалось, они проникают в глубь человеческого сознания и знают о тебе гораздо больше, чем ты сам.

Мурка исправно ловила мышей и «излишки» добычи всегда выкладывала ровным рядочком на пороге крыльца, была ужасной чистюлей, а к человеческим недостаткам и слабостям относилась «по-философски» с позиции более высшего и разумного существа. Однажды, когда мне было года полтора, мама увидела, как я чапаю по комнате, счастливо прижимая к себе Мурку: кошечка висела вниз головой, изогнувшись, чтобы «не мести носом пол» и не издавала ни звука. Мама забрала у меня кошку и строгим голосом сказала, что так делать нельзя, потому что кошечке больно. Что может понять ребёнок в таком возрасте? Да, практически очень мало, только то, что им недовольны и его ругают. Естественно, я испугалась и разревелась. Каково же было мамино удивление, когда освобождённая из моих «объятий» Мурка, тут же прыгнула между мной и мамой. Кошечка, издав строгое, осуждающее: «Мяу, Мя-у-у-у!» – быстро ударила маму несколько раз лапой (не выпуская когти) и так посмотрела ей в глаза, что мама опешила.

– Я прямо «услышала», как она говорит: ты такая большая, а такая глупая, – рассказывала мама, – и мне почему-то так стыдно стало…

Затем Мурка повернулась к плачущему ребёнку и начала тереться своей головой. Я перестала плакать, снова «заключила кошку в объятия», но уже головой вверх и Мурка удовлетворённо прикрыв свои огромные зелёные глаза, стала вылизывать мою зарёванную мордаху.

Так я и росла: под пристальной опекой Мурки. Кошка со мной играла, позволяла пеленать себя в куски ткани и укладывать на кукольную кроватку. Я научилась всё «читать» по её большим выразительным глазам и, когда видела, что Мурке неприятно, оставляла кошку в покое.

Никто не знал, сколько же Мурке было лет, да особо никто и не думал над этим. Каждый год она рожала котят, которые до двух месяцев жили с нами, а затем мама их раздавала желающим. Я никогда не трогала котят, хотя мне очень хотелось потискать эти маленькие пищащие комочки. Мурка всегда охотно демонстрировала мне своё потомство, но её взгляд ясно говорил: «Ты можешь смотреть на них сколько угодно, но трогать их я тебе не позволю». И я не трогала.

Мне было лет пять, когда Мурка родила мёртвых котят (наверное, она была уже старая): шесть маленьких безжизненных комочков никак не хотели пищать, не смотря на все старания кошки их оживить, и только седьмой, последний, издал еле слышный звук. Уж как Мурка оберегала этого котёнка, невозможно описать словами, мама даже ей миски с едой и водой поставила рядом, чтобы кошка так не волновалась. Котёнок подрастал, он был крупным и упитанным, в сравнении со всеми котятами, что были раньше (может потому, что был один).

Через два месяца стало ясно, что с котёнком что-то не так. Он до сих пор не умел есть из миски и продолжал сосать кошку; его широко открытые глаза ничего не выражали, кроме бесконечного удивления; он не умел играть; потеряв из поля зрения свою подстилку, он не мог уже её найти и вернуться назад, в такие моменты котёнок останавливался и просто начинал громко орать, пока Мурка не брала его за загривок и не приносила на место. Конечно, о том чтобы кому-то отдать такого котёнка не было и речи.

К шести месяцам это был уже огромный холёный котяра, он был чуть ли не в два раза больше Мурки, но по умственному развитию – не больше месячного несмышлёного котёнка. Звали его Чик, поскольку почему-то только на это сочетание звуков он реагировал. Чик, наконец-то, научился есть из миски, но всё также продолжал сосать кошку. Видя, как этот громадный котище, «терзает» маленькую изящную кошечку, мама не выдерживала и частенько в сердцах говорила:

– Ух, ты бесстыжая, раскормленная морда, сколько ж ты будешь издеваться над матерью! А ты? – обращалась она к Мурке. – Что ты терпишь? Посмотри на себя – да тебя ж уже ветром качает. Гони этого оболтуса!

На что Мурка всегда поднимала на маму свои прекрасные зелёные глаза, в которых светились бесконечная любовь и нежность, и которые через мгновенье уже смотрели с укором и досадой:

– Ну, какое тебе дело, ЧЕЛОВЕК, до нашего кошачьего мира? Ты слишком несовершенен и глуп, чтобы понять простые законы жизни. Оставь нас, не лезь ни в своё дело.

Мурка опускала голову и принималась нежно вылизывать своего «котёнка».

Понимала ли Мурка, что её сын «дурачок» или, как принято сейчас говорить, аутист, «солнечный» ребёнок? Думаю, да. По началу, кошечка пыталась научить своего сына охотиться на мышей, как учила этому много раз всех своих котят. Мурка приносила полупридушенную мышь и клала перед Чиком, который долго смотрел на, едва подающий признаки жизни, серый комок, а затем начинал его старательно вылизывать. Спустя некоторое время кошка прекратила бесполезную учёбу и просто продолжала любить своего взрослого котёнка таким, как он есть.

Когда Чику было чуть больше года, он вдруг «открыл» для себя деревья. Кот с радостью начал залезать на огромный абрикос, что рос у самого барака, и по толстой раскидистой ветке перебирался на крышу строения. Беда заключалась в том, что Чик никогда не мог слезть от туда, то ли боялся, то ли не понимал, как это делать. Сколько ни показывала ему Мурка дорогу назад, сколько ни звала за собой, даже пыталась подтолкнуть назад к ветке, всё было напрасно: Чик сидел на крыше и орал дурным голосом, что было сил, не переставая, до хрипоты. Мурка бежала к моему отцу, садилась напротив и так просительно смотрела в глаза, чуть слышно жалобно подмяукивая, что отец тут же, чертыхаясь, бросал все свои дела и со словами: «Ну, не плачь, Мурочка, сейчас снимем твоего котёнка», – приставлял к крыше лестницу и снимал Чика. Перепуганный кот забивался в угол на своей подстилке и долго дрожал, а Мурка всё облизывала и облизывала своего незадачливого сына, пока тот не успокаивался и не засыпал, спрятав свою голову в теле матери. Через пару дней Чик всё забывал и снова лез на крышу. А потом внезапно эти лазания по крыше прекратились. Все думали, что наконец-то до Чика дошло, и искренне за него радовались (ну, всё-таки ж не совсем дундук), пока однажды не стали свидетелями событий, которые «открыли нам глаза».

Чик радостно подбежал к дереву, предвкушая, как он сейчас ловко полазит, в ту же секунду Мурка метнулась, как молния, и крепко зубами схватила кота за загривок. Чик тут же упал на землю, поджав под себя лапы, и не двигался (он принял положение маленького котёнка, когда мать переносит его в зубах). Конечно, кошечка, что была по размерам гораздо меньше своего котёнка, не могла поднять и нести Чика. Мурка просто, напрягая все свои силы, волокла по земле эту упитанную тушку подальше от дерева. Решив, что этого расстояния достаточно, кошка разжала зубы. Чик встал на лапы, счастливо глядя на мать, которая облизала ему морду, и они пошли на крыльцо: кот уже не помнил, что хотел полазить по абрикосу.

А спустя два года в один из летних дней Чик исчез. Мы думаем, его кто-то просто украл, когда он мирно спал, развалившись на солнышке в траве. Внешне Чик был очень красивым котом: большим, упитанным, с переливающейся на солнце густой блестящей шёрсткой. Мурка ещё долго ходила и жалобно плакала, всё искала своего последнего котёнка (больше котят у Мурки не было). Как-то один раз кошечка ушла и больше не вернулась. Может она ушла умирать (она была уже очень старая), а возможно Мурка всё же нашла своего «солнечного» котёнка, которого просто физически не смогла дотащить до дома, и они остались жить где-то в другом месте.

Такие глаза были у Мурки. Они остались в моей памяти навсегда. Даже спустя 50 лет, когда сам образ кошки приобрёл расплывчатые очертания, её изумрудные глаза по-прежнему “смотрят” на меня, постоянно напоминая о чём-то вечном , о том, что гораздо важнее нашей повседневной суеты…